Кремль не соблюдает правила. Он уважает только давление
Одним из величайших заблуждений европейской политики сегодня является убеждение, что Россию можно "сдерживать" терпением, реакциями и оборонными мерами. Эта иллюзия существует десятилетиями и каждый раз заканчивается одинаково — очередным кризисом, очередной войной и ещё большей ценой для тех, кто считал, что промедление равно мудрости.
Россия не руководствуется логикой компромисса. Она управляет логикой давления. Это говорят не только западные аналитики, это говорят люди изнутри, понимающие, как мыслит Кремль и как он оценивает слабость своих оппонентов. Российское государство действует по схеме, по которой уступки не успокаивают напряженность, а разжигают её, тогда как давление рассматривается как единый сигнал к изменению поведения.
Слабости России, которые Запад отказывается видеть
Запад продолжает считать Россию монолитным государством. Это не так. Это имперская конструкция, состоящая из регионов, идентичностей и исторических ран, которые Москва контролирует силой, а не лояльностью.
Калининград – самый яркий пример. Изолированная территория, отрезанная от остальной части России, окружена членами НАТО, с населением, которое живёт в совсем другом политическом и информационном пространстве, чем центральная Россия. В Кремле Калининград воспринимается не как сила, а как контролируемая милитаризацией проблема.
То же касается Северного Кавказа, особенно Чечни, где стабильность основывается не на институтах, а на личных договоренностях и страхе. Татарстан с его сильной идентичностью и экономическим значением — это ещё один регион, к которому Москва относится с недоверием, но никогда не говорит о нём публично. Это те части России, где правительство выживает силой, а не с согласия населения. Это линии нервозности в российской системе.
Почему Москва понимает только один мессидж
Российская политическая культура не отличает компромисс от слабости. Это фундаментальная разница между западным и российским пониманием власти. Когда Запад реагирует сугубо оборонно, Кремль воспринимает это как приглашение снова проверить границы давления.
Именно поэтому референдумы в Крыму и на оккупированных территориях Украины столь важны для российской внутренней пропаганды. Они не правовой инструмент, а политическое оружие. Если тот же принцип когда-нибудь появится внутри России, даже как гипотетический вопрос, вся структура начнёт трескаться изнутри.
И здесь мы подходим к ключевой европейской слабости: Европа опасается самой мысли о том, что Россию можно "проверить", потому что она всё ещё считает, что стабильность является ценностью самой по себе. Это не так. Стабильность авторитарной системы всегда временна и всегда ложна.
Европейская стратегия, которой не существует
Сегодня у Европы нет стратегии в отношении России. У неё есть сумма реакций. Есть заявления. Есть саммиты. Но нет чёткой линии поведения, которая дала бы Москве понять, что дальнейшая агрессия порождает последствия, которые невозможно контролировать.
Вот почему постоянно говорят об "ответе" на российские шаги вместо того, чтобы предотвращать следующие. Это не осторожность. Это отсутствие политического мужества.
В Кремле такое поведение объясняется очень просто: как знак того, что Запад не хочет конфронтации любой ценой, и что поэтому её можно немного продвинуть дальше.
Одна из самых опасных европейских ошибок – это убеждение, что Россия "остановится", когда у неё закончатся ресурсы или когда война в Украине станет слишком дорогой. Россия так не мыслит. Она не стремится к прекращению конфликта, она стремится к постоянному состоянию напряжения, которое оправдывает репрессии изнутри и агрессию извне.
В этом смысле Украина не исключение. Она есть пример. Если Запад не отдает себе отчёта, что российская политика останавливается только перед лицом реального давления, следующий кризис не будет неожиданностью, он будет результатом игнорирования очевидного. Вывод, который Европа не хочет слышать.
Европа не должна любить эту реальность или бояться. Но она должна её понять. Россия не боится терпения. Она не боится беспокойства. Она не опасается "острых" заявлений. Она боится только ситуаций, в которых теряет контроль над нарративом, пространством и инициативой.
Пока Европа будет отказываться мыслить стратегически, а не только реактивно, Москва будет сохранять преимущество. И любая последующая война будет лишь логическим продолжением той же ошибки.
Это не призыв к эскалации. Это предостережение от пассивности. Ибо история показывает одно: империи не заканчиваются потому, что им говорят, что они зашли слишком далеко.
Калининград как зеркало российской политики
Если Европа действительно хочет понять Россию, она должна начать использовать тот же язык, который Москва использует десятилетиями. Речь идёт не о силе, а о противостоянии России с её собственными прецедентами. В этом смысле Калининград — это не военная проблема, а место, где можно увидеть, верит ли Москва в правила, которые она навязывает другим. Он – политическое зеркало. Калининград – это территория, которую Россия не может соединить сухопутным путём с остальной страной без участия НАТО. Он изолирован, зависим от европейской среды, подвержен влиянию информации и стандартов, имеющих мало общего с реальностью в Москве. Именно поэтому его превратили в один из самых милитаризованных регионов в Европе. Калининградская милитаризация – это не признак уверенности в себе, а попытка компенсировать отсутствие политического контроля. Россия создала в Украине модель, которая сейчас не может контролироваться. Референдумы, организованные в ходе оккупации, были объявлены выражением "народной воли". Если этот принцип действует в Херсоне, Запорожье или в Крыму, то он должен быть действенным везде. Если нет, то голая правда состоит в том, что референдумы – это не инструмент демократии, а оружие имперской политики.
В этом контексте любое публичное обсуждение политического статуса Калининграда – любая идея спросить граждан региона об их будущем – это испытание, которое Кремль не хочет проходить. Не потому, что Москва верит в свободу граждан, а потому, что она избирательно использует референдумы как политический инструмент. Когда они служат интересам Кремля, они объявляются легитимными. Когда они не служат, они автоматически объявляются незаконными и враждебными. Европа, однако, опасается самой возможности использования этой логики. Она боится, потому что до сих пор считает, что стабильность российской системы важнее разоблачения её внутренних противоречий. Это ошибка. Авторитарные системы не стреляют извне. Они ломаются, когда сталкиваются с собственными правилами. Разговоры о Калининграде – это не разговоры об изменении границ. Это разговор о последовательности. Если Россия утверждает, что референдумы являются священным выражением воли народа, она должна объяснить, почему этот принцип перестает применяться на её территории. Если не может – понятно, что это вопрос не права, а силы.
Именно поэтому Запад не должен ограничиваться реагированием. Отзывчивость – это роскошь тех, кто считает, что у них есть время. Россия не ждёт. Она постоянно проверяет, давит, измеряет. Каждый раз, когда она сталкивается с молчанием, она воспринимает это как разрешение. Открытие политических вопросов там, где Москва настаивает на молчании, не эскалация. Это возвращение игры в политическую сферу, из которой Россия насильственно изгнала её. Это способ показать, что правила, используемые Кремлем против других, не могут оставаться улицей с односторонним движением.
Что Европа могла бы (должна) сделать конкретно
Если Европа хочет выйти из роли пассивного наблюдателя, то она должна перестать мыслить исключительно категориями реакции. Россия чётко показала, как она понимает политику: из-за прецедентов, односторонних шагов и навязывания "народной воли" там, где ей удобно. Меньше всего, что Европа может сделать, это противостоять Москве её собственными методами.
Один из способов сделать это – публичная политическая инициатива, которая подняла бы вопрос статуса Калининграда – не как военный вопрос, а как принципиальный. Если Россия утверждает, что референдумы являются законным выражением воли граждан, то нет оснований заранее объявлять такие прения недопустимыми.
Европа могла бы предложить международную дискуссию о том, хотят ли граждане Калининграда оставаться частью Российской Федерации или объявить альтернативы – включая символическую возможность возвращения к германскому суверенитету. Суть такого предложения заключается не в его результате, а в вопросе, который он поднимает: почему референдум является "священным" лишь тогда, когда его организует Москва, и "преступлением", когда о нем говорят где-нибудь?
Россия использовала референдумы в Украине как политическое оружие, организовывая их в условиях оккупации и при присутствии армии, а затем объявляя их "историческим актом народа". Если Россия считает, что территориальные вопросы решаются референдумами, то Европа имеет полное право применять это правило, как политический вопрос, а не принимать его только тогда, когда это выгодно Москве. Такая инициатива не была бы дестабилизацией, а разоблачением двойных стандартов. Это не было бы нападением на территориальную целостность России, а прямое столкновение с противоречиями собственного нарратива. Авторитарные системы боятся больше всего – не силы, а вопросов, которые они не могут контролировать.
Годами Европа избегала проявления политической инициативы, рассчитывая на осторожность, чтобы снизить риск. На практике происходит наоборот. Россия использует отсутствие инициативы по расширению пространства для агрессии. Европа не понимает, что отсутствие политической инициативы не сокращает риск, а увеличивает его. Россия не воспринимает молчание как мудрость. Интерпретирует его как слабость.
Пока Европа согласна с выборочным применением правил, Россия будет сохранять преимущество. Калининград — это не предмет споров, а пример того, как российский нарратив жизнеспособен лишь до тех пор, пока его никто не подвергает сомнению.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram! Новости политики - https://t.me/politinform_net
